АЛЛЕГОРИЯ ДНЯ



Я ступил на асфальт вокзала ранним июльским утром.
Первые несколько вдохов всегда особенны, — северный воздух,
В нём свежесть восхода, лёгкий вкус креазота и угля, близости моря.
Я никогда в этом городе не жил (самое большее — около полугода),
Но каждый раз, выходя на платформу Московского из вагона,
Мне чудится, словно бы я был в долгом отъезде, и вот теперь — дома.
Вокзалы трудно любить, но этот — меньше других. Вокзальные жизни —
Сочетание хаоса и расписанья, как будто отдельны от жизни,
Их окружающей, — как правило, без посторонних. Немноголюдный,
Просторный зал с обелиском, на котором, свергая друг друга, ночуют
Светила империй. Но Солнце восходит всё выше и выше, и камень
Заливает прибоем, берущим начало в далёком восточном притворе
И бьющим оттуда медленной длинной волной в тяжёлые двери вокзала,
Отворяя их, и вынося меня в город, на площадь, лежащую розовым плёсом.

Утро на Невском... о котором написано столько, что, кажется, можно
Его вымостить текстами весь от Лавры до самой Дворцовой,
Оба проспекта тогда отразили б друг в друге страницы трильяжа
Истории: Лавра, где хранит эти русские земли их первый защитник,
От неё начинающийся Старо-Невский, на который я хаживал редко...
Многое в нашей стране в наше время вело свой отсчёт от «восстанья»,
Разделившего главный зеркальный нерв города на два колона,
Очевидцу последствий (рождённому в СССР): площади — нервные центры,
Моменты истории, массы, плитами судеб выстлавшие целину идеи,
Но что же тогда перекрёстки и реки, пересёкшие эту артерию,
И куда заведёт эта мистика топографического символизма:..

Иду Новым Невским в направленье Дворцовой и Эрмитажа,
Где когда-нибудь, так мне хотелось бы, будет открыт город искусств.

Театр, дворцы и мосты, каланча, торг, кафе, казино, аптека... соборы...
Утренний, тихий, пустые троллейбусы, редкие, скромно одетые люди
Идут на работу, примечая легко меж собой праздного пешехода...
Таким он мне ближе столицы с её разодетой толпой на Тверской и Арбате.
Иду завтракать пышками в маленький сводчатый зальчик,
Где вкус кофе всё тот же, что был, когда я был студентом,
Приезжал на воскресные дни в Ленинград вдруг, утром, проснувшись
От странного сна, мгновенно решал, что еду, так начиналось в те годы
Много волшебных дней и случайностей, бывших улыбками Бога.

Не спеша, никогда не спеша в этом городе мерного ритма,
Я пройду через арку БГ в чёрный дом на углу, чей купол под шаром,
Выбрать себе собеседника, не берущего слова обратно.

Северный сад. Ветер, гуляя в аллеях, листает страницы,
В липовой тени Оден мне говорит о музыке Шекспира,
И жёлтые листья редки, как бемоли в мажорной тональности лета
На линиях тёмных аллей, меж белых пауз скамей длиной в такт,
Сквозь партитуру листвы брезжит торс Инженерного замка
Шафранным зерцалом заката — в направленье восхода (из сада),
Невысокая башенка с пикой, на которую падают голубые лоскутья неба
И, остывая, превращаются в патину крыши. Где-то внутри
Плотно закрыто страница к странице, спрессовано время,
Тени всегда здесь стремятся на север, фигуры — на юг.
Перейдя по мосту в императорский сад, обрамлённый волнистым багетом,
Я наслаждаюсь прекраснейшими из деревьев Санкт-Петербурга,
И здесь же, в этом загадочном месте, я наблюдаю
Встретившиеся движение и неподвижность,
Когда, остановившись, вдруг понимаю, что разница в малом,
И глядя сейчас со стороны на человека,
В одной из аллей застывшего перед скульптурой
С солнцем в груди, их можно уже причислить обоих
К их общему миру... Но я делаю шаг, и мой мир приходит в движенье.

Прозрачный цветок огня в поле вечновесеннего бога,
Неувядающий неумолчный орфический гимн, погрузившись в который,
Я обретаю закон движения камня и вспоминаю имя певца.

На выходе с Марсова поля встречаю старушку,
Тонкую, как Кузнецовский фарфор, будто б она — мне проводницей
В те времена, чей отголосок я собираюсь увидеть,
Улыбнувшись друг другу, мы произносим две вежливых фразы.
Я выхожу на Неву. Вечереет, и люд начинает сходиться.
Тёмная синяя сталь волн реки полыхает серьгами из золота с кровью.
За моей спиной — пекарня, здоровые пекарши и молодой русый пекарь
Высунулись из низких окон, переговариваясь и сыпя задорной шуткой,
Людей прибывает. Среди них — сыскари, как ни в чём не бывало.
Я стою поодаль от основной массы народа, подальше от парапета,
И поскольку не пробиваюсь поближе, оставаясь стоять одиноко,
Вызываю к себе интерес у ближайшего шпика, который, однако,
Заметив мой краткий пристальный взгляд, заменяется тут же другим.
Ждём уже долго. Ожиданье растёт, но эскорта не видно.
Вечер стихает. Лучи уходящего солнца эскадрой узких эсминцев
Входят в Неву, встают на якоря окон старых фасадов,
Ангел над крепостью крестит приход их, и, кажется, — так было всегда.

Сирены. Со стороны Эрмитажа. Как по негласной команде, — «равненье налево».
Пространство вокруг напряглось, стало особо прозрачно и неподвижно,
В полной его тишине вызывающе громко звучит резкий немчинский говор.
От Зимнего прошёл автопоезд: машины цвета невской воды, тёмные стёкла.

Когда потомки узрят чудеса над царской могилой,
И святость последних искупит радения первых,
Развяжется узел, историческая экспертиза учтёт все дела дней минувших:
Тысячи жизней рабов крепостных, невинно положенных за крепость отчизны,
Убийства и козни за престол мира сего, укрепленье его, и от него отреченья,
И расторгнутся судьбы семей за него сыновей друг у друга отнявших.
Как бы ни была принята в руки держава, она тяжелее
Того, что в силах нести один человеческий разум и воля,
И каждый раз, лучше бы их было меньше, когда облачённые властью
Своевольно её оставляли в высоком порыве ли, уважая «народную волю»,
В театральном ли жесте новогодних «подарков» стране (не понимая,
Каким куцым началом «награждается» демократическая эпопея,
А в начале всегда ведь и путь, и итог скрыты; но историю не перепишешь...),
Не советуясь и не спросив тех, кто их возвёл на правленье, —
Страна погружалась то в хаос, то в революцию, то в реформы без правил.
Стоит заметить: за семьдесят лет безбожного строительства коммунизма
Ни один, даже самый последний коммунистический «органчик»,
В состоянии никаком, пусть избранный в своё время и кулуарно —
В соответствии с принципами бюрократических иерархий —
Не ушёл своевольно в отставку. И страна кое-как, но держалась.
Если у власти не узурпатор, если избран, то и отречься не вправе.

Вот мысли, сопутствовавшие мне по пути набережной и Дворцовым,
Я иду в университет, где надеюсь увидеть подругу.

На Васильевском я себя чувствую как бы плывущим:
Чувство острова, может быть, также себя ощущаешь на корабле у причала.
А теперь вот и лето, и вечер, и мы вместе идём по набережной к Петроградской,
И она давно нравится мне, и я знаю, что нравлюсь ей тоже,
Но мы никогда не могли найти общий язык, я жду от неё только знака иль жеста.
Чем стеснительней, сдержаннее по природе мужчина, тем более явного знака
Он ожидает от женщины, и чем тоньше мужчина, тем одновременно
Знак этот должен быть искренней и деликатней (не умеет, не хочет?..),
Её монологи о дочери, деле, провинциально-патрицианской семье бывшего мужа
Нас уводят тем дальше, чем больше моё к ним вниманье,
И мы проходим у крепости, о том, что происходит в стенах её, не вспоминая.
Она живёт на Песках, рядом с Таврическим садом,
Мы могли быть соседями: я когда-то жил на Фурштадской.
Мы могли быть не только соседями, я помню, как она выбегала
В морозную декабрьскую ночь её дня рожденья, когда я уж собрался
Уходить с остальными, стояла напротив меня склонив голову, упрямо потупив
Глаза под чёлкой «каре», обхватив свои плечи обнажёнными снегу руками,
Прикрывая ими и сжавши грудь, как будто удерживая птицу.
Если всё делать вовремя — лучшее, то позаботиться вместе об ужине самое время.
Удивительно вкусный большой вяленный морской окунь, сыр, херес и зелень,
Стол у окна, в хрустале сервировки отсветы ещё не зашедшего солнца,
Подобно долгому густому послевкусию, висящего в воздухе старого атриума;
Обветшалые жёлтые стены с забытыми на них росписями жара, дождя и ветра,
И мы пьём золотое вино под звуки Сен-Санса.



1997-2004




Иванов-Снежко Д.П., 2008