ПО ТУ СТОРОНУ МЕТАМОРФОЗ
[ВНУТРЕННИЙ ПЛАН]



Nothing ever goes away...
David Bowie, “Seven Years In Tibet” (“EARTHLING”)

когда доломают дома из серого кирпича и бетонных плит,
крашеный оргалит дверей и простенков сухой гипсолит,
скрипучие, как старый баркас, досчатые рассохшиеся полы,
необременённые знакомством с фэн-шуй, невыведенные в своё время углы,
низкие, беленые давным-давно, но чистые потолки с люстрами из матового стекла,
деревянные рамы, которые, как ни закрой, слышно уличный шум и колокола,
бумажное небо обоев, белые облака и чайки, выписывающие меж них виражи,
или индийские зелень и золото, верхом на слоне цвета тучи стражи раджи
с господином своим в паланкине, задумчивый принц на белом коне
уезжает, оставив на память в узкой ладони красный цветок жене,
что смотрит на пляшущих, скачущих принцу вослед оленят
под цветущей акацией, облюбованной птицами певчими, сад
мальвами, лилиями и прозрачно-синими ирисами окружил
пару влюблённых, и лицо её золотистого сари рукав полускрыл,
когда он её обнял, взоры домовых икон, ставших за столько лет как родня,
шторы на круглых карнизах, вылепившие неуловимо-ветренную натуру дня,
пять тысяч домашних томов, с каждой буквой которых хозяева встретились взглядом,
«станок», купленный в ДЛТ на средства друзей, с 8-ым уже дребезжащим ладом,
другие, поздние, но гордо висящие рядом, потому, вероятно, что уцелели,
инструмент, приобретённый в рассрочку, со звуком подобным капели,
и его электронный японский собрат, на котором казанскому другу
записан ответ, чтоб аккомпанемент растопил татарскую вьюгу,
мебель светлого дерева начала космической эры, и дедов
старинный фарфор, цветное стекло зороастрийских изедов,
гжельские статуэтки годов калачакры, прожитых под этим кровом,
картины друзей, настенные блюда из-за границы, на гобелене ковровом
три белых медведя на льдине, семья, под ним в детстве стояла кроватка, или
висел над кроваткой другой, где на заре над лесом суровым гуси-лебеди плыли,
на плечиках зимние вещи, множество ваз полных воздуха, кухонный шкаф,
подарок на свадьбу от бабушки, будто бы некий премьер-пироскаф,
бессменно позвякивающий склянкой стекла раздвижного, и тон
его выучен навек и узнаваем даже сквозь беспробудный сон,
и глубокий китайский ковёр, подаренный вместе с ним,
чей дао ночей каллиграфией стольких кисточек ворса храним,
бронзовый дореволюционный торшер с Ганешей на вылинявшем абажуре,
шахматы с потерей уже невосполнимой у царствующего брюнета на шевелюре,
просиженая чугунная ванна, лески для сушки белья, йод и вата с резиновой шиной
в аптечке, вешалка для полотенец ветхих от ежеутренних встреч со щетиной,
три разных зеркала, иголки, в ушках которых остались верблюжьи следы,
винты сверху и снизу, справа и слева от ковчегов окон, путь воды
кухонный восточный фонтан обозначивший жизнью капель,
и положенный одноцветной мандалой кафель.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
предметы больше не исчезают.
другие люди, глядя в экраны, увидят, как, медленно выгорая,
плазма приобретёт очертанья домов из серого необожжёного киприча.



21.01.2005




Иванов-Снежко Д.П., 2008