ПИСЬМА НА СЕВЕР



Е. Г.

I

На башне из белого камня,
Где ласточки лепят гнёзда,
Она творила камланья,
Сплетая ветры и звёзды,
И терпкие запахи моря,
И полдней дрожащие дали,
И звоны лугов медовых,
И тихих песков скрижали.

А в винную ночь полнолунья
Стелила цветущий вереск,
Шептала священные руны,
Склоняясь к душистой постели,
Девичьему чуткому сердцу
В мерцающем лунном мраке
Являлся таинственный герцог,
Окутанный в светлые знаки.

Ей снилось, будто бы птицей,
Чёрной птицей, чьи крылья бесшумны,
Летела над морем синим,
Был путь ей струною лунной,
Ветер ночи дыханием полным
Вил вокруг неё лёгкие шарфы,
И они, отлетая к волнам,
Рассыпались в кадансы арфы.

И манил её дальний берег,
Где украшенный древний замок,
Где на поле старинной стрельни
Проходили турниров программы,
Там, подобно эльфийскому трио,
Алтарём поднебесной купели
Стоят три серебристые ивы,
Хоронящие дар Титуреля.

Уже слышатся звуки горнов...
Заплутавшего эхо раскаты,
И команды придворных герольдов,
И бряцание пик о латы...
........................................................
Всё исчезло... как зыбки виденья... —
Утро. Взморье. Ветер над лугом... —
И незримые их появленья
Скрыты сна серебристым кругом.



II

Припомни, милая, ведь то «Великий плотник»
Разметил остров, словно Амстердам,
И времени летучие полотна
Коснутся вдруг души твоей ладам.
И зазвучат, и увлекут воображенье
Дела минувшие, обретшие забвенье
В столь суетный наш электронный век,
Когда минутой стал недели бег,
Но, всё же, не ушедшие бесследно,
Хранящие в эфире облик бледный,
Их силуэты пред тобою лишь мелькнут,
Неуловимые, и — тут же ускользнут.
Но ты увидишь, ты увидишь ясно
Черты Петрополя в вечерний мерный час
Над стихшим городом, когда лучится Спас
Меж тающих зарниц, они прекрасны!

Так начал я писать главу вторую,
Но, мой читатель, уже, верно, негодуя,
Ты ждёшь «подробностей и ярких впечатлений»,
Что ж медлю? — здесь не обойтись без извинений,
Приличествующих перед тобою,
Которой эти строки я пишу,
Они не многого, быть может, стоят,
И, всё же, об одном тебя прошу:
Прости мне стиль, он виденья слуга,
Когда на эти возвращаюсь берега
Я вновь, влеком судьбою иль мечтой,
Звучит души моей старинный строй.
Его не утаить — и ни к чему
Пытаться умалить миров звучанье,
Я буду продолжать повествованье,
Лишь к сердцу обращаясь и уму.

В то лето давешнее я гостил у друга.
Мы жили в гавани, на кромке полукруга
Вдаль убегающих залива светлых волн,
Над нами августа спешил прозрачный чёлн
Туда, где днём чуть различим серел Кронштадт,
Левее, к устью, — порт и стрелы кранов,
Похожие на клювы пеликанов,
Острились замершие. Всё же я был рад
Там провести недолгие недели,
Мы слушали Милано и глядели
Из залы или, сидя на балконе,
Как Солнца шар в небесном кабашоне
Стекает к западу нектарною слезой,
С собою унося полдневный зной.
И стройные ряды высотных стелл,
Мне представлялось, ждут восход Стожара,
Как белые слоны Мохенджо-Даро,
Покорно с бархатных ресниц роняя мел,
Чтоб со звездою утолить желанье тел
В прохладу вод ступить и отдохнуть от жара,
День провожая трубных голосов
Протяжной нотой, в пенные виссоны
Летящей вестью одоления лесов...
Ты улыбаешься? То был лишь звук клаксона?..
Сколь часто эти переливы тона
Меня манили в странные мечтанья,
И музык ионийских сочетанья
Дарил твой златокудрый отпрыск, о Латона!
Но, между тем, за долгим разговором
Рассеяным и старым коньяком,
Я замечал, вскользь, вкрадчивым дозором —
Закат, сейчас блистая над Виндзором,
Здесь пёстрый полог запахнёт мельком.
И мы, прервав течение беседы,
Ловили этот миг сквозь хрустали,
Вот, как-то стихнув, воды стали седы,
И день угас на краешке земли.
Так тихо, так беззвучно, невесомо,
Так Гамаюн, вне света и вне тьмы,
Роняет вниз неведомо-знакомо
Тень крыльев на песчаные холмы.
Простившись с ним средь кратких замираний,
Узнали мы из ветреных рулад —
И шелест, словно шёлковый булат,
Скользит по сердцу глифами писаний.

А вечерами стрельнинских огней
Мы наблюдали лёгкое мерцанье,
Уж скрадывались дымкой очертанья
Плывущих по заливу кораблей,
Тогда, окончив раут мирных бдений,
Мы покидали наш уютный кров,
Чтоб углубиться в лабиринт переплетений
Проспектов, скверов, линий и мостов,
Где ночи нет, где сумерек узорных
Чуть брезжит серебристый полусвет,
И потаённо радужно-лазорных
Небес вкруг горизонта блекнет цвет.
О сумрак лета в венценосном Петербурге!
Единожды вкусив его, уже
Ты обречён и в дальнем рубеже
Быть им прельщаем, как прельщает ветер флюгер.



III

Я помню, мы гуляли вдоль аллей
Вечернего Михайловского сада,
И отраженья белых фонарей,
Как перламутр помавающая пада,
Скользили, расплываясь от бортов
К граниту набережной гибкими серпами,
К нам доносился приглушённо с катеров
Неясный ропот, становясь вдруг голосами
Или мелодией, для маленьких экскурсий
Эта награда лучше всех дискурсий.

Я помню, мы гуляли вдоль аллей
Вечернего Михайловского сада,
К зениту приближался Водолей,
Его правитель ждал прекрасного парада
В своём дворце ночном, куда стремил
Небесный шаг могучий Копьеносец,
Дионы дочь, чей дар Парису был столь мил,
Что стоил Трои, в тканном брызгами пеплосе
Туда спешила над Землёй, и Колебатель
Уж был там Тиндарида наблюдатель.

Я помню, мы гуляли вдоль аллей
Вечернего Михайловского сада,
Лишь несколько размеренных долей
Осталось, чтобы выйти за ограду,
Дойти до Мойки и, без видимых причин,
Шаги замедлить на мосту Садовом,
И вдруг увидеть город без личин,
Молчать, поверив друга чувством новым,
И слушать нескончаемый прибой...

Ты помнишь, как мы встретились с тобой?



Лето 1993 г. — январь 1994 г.
Иванов-Снежко Д.П., 2003