Иванов-Снежко Д.П., 2012|
СИЯЮЩИЙ ГОД 1. Всякий раз, садясь за свой скудный ужин, я благодарю Господа, предков, маму, моя жизнь едва ли могла бы сложиться хуже, чем нынче, в эпоху победы рекламы в смысле круга, творчества, быта, карьеры, всего остального, кроме Любви и Веры. Увы, как говорится, кругом прореха, универсал, я, как неумеха, влачу существованье заурядного человека лишь по этой одной простой причине здесь, на земле, в подходящей к концу первине XXI века. 2. Тридцать лет с небольшим прошло с той минуты, как ворота в сад исполнения всех желаний затворились за мной, и земные закуты осветил лёгким светом вечер ранний при слиянье двух рек: Егошихи и Камы, где цирк в ожидании скорого начала программы и планетарий, свою программу уже почти завершивший, по обе руки расположившись на высоком холме, глядят друг на друга и на дом, куда, улучив, какой там любовью рдели два сердца, я впервые пред тем за 34 недели вошёл из небесного круга. 3. Путь противоположный славе и власти, но широко открытый свободным свершеньям, в которых все прежде прожитые страсти легко находят своё разрушенье, – не с тем, чтоб «я пережил свои желанья» пропеть, но в основание нового зданья лечь прозрачным нетленного храма хрусталём прокалённым вместо адама, в три дня разрушенного по причастью светилом Духа, чтоб снова целым воскреснуть духом, душой и телом, – был мне путь к счастью. 4. Как сани на земле, ещё не покрытой снегом, для предвосхищающего явления взгляда уже полны будущим бегом, уже в них звенит и поёт отрада, так знает своё искусство мастер ещё до того, как его «Стратокастер»1 вспорет неоменией2 купол, и знает, что всё же не танец кукол, а неповторимость переживанья – в каждом лице, из огромного зала обращённом к нему, чтоб не ускользало это знанье: 5. глядя на молодой тонкий месяц, появляющийся на закате, из каменоломни каменотесец думает о конце работы и удобной кровати, мудрец – о красоте того, что нетленно; того, что бренно, влюблённая пред любимым преклоняет колена, крестьянин прикидывает свои приметы, миллионерше в нём проку нету. Но есть меж ними незримый посланник, чтобы понять всех, как есть, благодаря его подмоге, хитро держащей их извилистые дороги в своей длани, 6. и принять, в ответ широко улыбаясь индианке старой, продающей свои безделушки, пока я иду, всердцах прорубаясь сквозь лес девственных чувств, оставляя ей стружки лучей от света звезды рассветной любви истинно беззаветной, не знающей ревности, но – чуткость заботы, горячую нежность, благородство доверия и работы терпенье, лёгкость гармонии и усилья выдержанные, когда стихий порывы ковчега, плывущего через взаимности нивы, кренят крылья, 7. словом, оставляя дела свои. И если возможно подняться над напряженьем видимой жизни, и проникнуть в то, что за ним непреложно, в тихой внутренней силе, недоступное укоризне, действует, но зримо лишь, как для слепого аэда – пламя над шлемом неустрашимого Диомеда, когда с самим богом битв он скрещивает отвагу и всё, что ни делает, – к лучшему от шага к шагу: ровно летящий аппарат выглядит светлой точкой на ясном небе разлинованного листа тетради, и от того, как читать, спереди от неё или сзади, – то будет строчкой 8. для гостей, в библиотеке богатого дома листающих жизней осуществлённых книги, и проникая предвидением через то, что знакомо, выше, непреломлённых небес ковриги разделив меж идущих, чтоб всем хватило, – ведь не число насыщает, но сила, сила духа – и этим будущее пространство созидая, демонстрирующих космическое постоянство, quo licet3 хозяевам, замок чьему своду – соборность, и вариаций слесарки-природы на избранные творенья, конечно, несчесть, но ключ – сознательное стремленье и плодотворность. 9. А время, со стороны внешнего неба, – эволюция ценностей во внутренней сфере самости: Гумилёва зовёт не Аддис-Абеба, но Роза Города Андреева и Алигьери, и – в ещё нематериализованном состоянье до тех пор, пока он от неё на расстоянье 40 000 лье, пока в своё кабинетное кресло не сядет, вернувшись, и увидит, – Роза воскресла, а опытный путь весь вышел, как у Торричелли белый треугольник с золотыми крылами на катетах верхних, что стали делами. Время стремится к духовной цели. 10. Ведь тот плодовый сад, освещаемый полной луною, изобилен, достаточно присмотреться, можно прыскать, а можно слюною крепить гнездо своего интермеццо, выводя его речитативом за серую зону – так когда-то наставник лирника Ахилла Ясону помог создать первый небесный глобус – скользить по стремленью, как аэробус встав в авиалевое струнное стремя, инстинктом души за седьмое небо, на Родину – в землю Бориса и Глеба, хороводя письмо и время. 11. Время есть только там, где есть измененье. А королевский герб открытого неба, усеянный светом бесценных каменьев, выставлен в обиталище муз и Феба, сохраняя старые ценности каждой расы неприкосновенными, так что молодым фордыбасы свои есть с чем сравнивать не по слухам, учась всей гамме общенья, подобно белухам, к аристократизму через невежества грубость, – c'est la voie4, и, ничего от неё не отделяя, видеть в каждый момент все уровни, в том числе рая, – высшая мудрость, 12. возвращаясь домой как с нагорной молитвы, сохранить по пути достаточно света, чтобы, кадры космической битвы наблюдая в гиперпространстве Интернета, трансформировать высшее в повседневность и трансмутировать в высшее повседневность одним единственным ясным словом, когда мысль вдохновенная станет уловом земным и вмещающим всю многомерность, превзойдя и охватив её в своём сердце, одухотворить путь житейской инерции, Любовь – эта верность. 13. Тогда, уже спокойно, следуя высшей воле, можно воз-вращаться и дальше в общей массе, душеспасительные полироли втирать в медное море междучасий, приближая до блеска другой берег, где импорт всех дел и экспорт по вере, куда баттерфляет каждый живчик – астральный песок золотой, неуживчив на тверди, если правит соперничество-плутовство. Дружественное стремление к новорожденью мира пусть будет подобно стихотворенью – правда сильней всего. 14. Стая белых гусей пролетает над головой в ясном небе. ОмПарамХансаэВидмаэМахахансаэДимаиТанноХансаПрачодаят5, через призму его, прозревая себя в дулебе пока глаза свет небес доят, окружённая космосом, открывает себя душа единственной… выплеснутой из Ковша в царский, но всё ещё так и не приспособленный для неё постой, и видит свой трансцендентный строй, и сливается в движении здесь и там, чтобы не делились больше надвое силы, чтобы стали пусты могилы, и едины дом и храм. 15. Лучезарные. Воплощённый образ её и затомис – конечное конкретное проявление всех высших поэтических образов, не оскоромясь венчанные непоколебимыми истинами человечества, открывший это – видит, видение движет и плавит камень жизни, словно двухдверного ветра в Хараме дыханье, одевающее ветхую анфиладу в Неугасимого Лика лампаду, в сердце земли, на самое дно, сошедшего и уничтожившего ад навсегда. Так, найдя небо и помня всё, что дала страда, в земле светит зерно, 16. на пергаментном материнском боку восхода высветляя гравировку прекрасного родового древа, – внешний облик, который даёт природа. Первый глоток воздуха мне дала дева, одетая в Солнце, когда с восточного фланга распахнулась над горизонтом Хауранга Северных Врат, древних ариев в мир вводивших силами света. Архистратиг потир семизвездья держал за то средоточье и цуга поводья аредовы веки, пока первый шаг моего крика не развязал кушак небесного круга. 17. Мать говорила, будто бы я родился не розовым или красным, как остальные дети, и когда я об этом узнал, гордился как одной из первых своих отметин. Но жизнь показала и довольно скоро, быть «не как все» не особенно споро: всегда быть на виду и переживать бойкоты, разбивать сердца или поводом до икоты напиваться кому-то служить, странность житейскую создавать одним лишь тем, что ты есть, всё это, в конце концов, с одной стороны, превращается в весть, с другой, – в данность. 18. Любить и спасать всех птиц и животных: кролика, ласточку, голубей и ворон, карпов, мышку; в детсадовских играх, забиравших нас плотно, ходить на охоту, возвращаясь, малышку в белых колготках оберегать, за друзей неуклюжих драться, не предавать, не врать, иногда хитрить, когда дюже хочется получить чью-то игрушку; играя, не нарочно попадать камнем в макушку,.. но кто знает тайные законы этих детских ребячеств?.. когда, действуя молниеносно, острие духа рода линяет на перья с пуха человеческих качеств. 19. Из всех выходов в школу я помню лишь первый. Проектор памяти извлекает из вороха слайдов воспоминание. И той атмосферы лёгкий налёт над ним витает офсайдом лета, вынесшего на осенние мели гладиолусы, хризантемы, ранцы, портфели, банты… А потом мы гуськом вошли в класс. И память моя отказывается открывать на это свой глаз, как будто десять лет ежедневной упорной учёбы, прожитые с того памятного момента, я провёл, как Иона, под тентом китовой утробы. 20. Словом, так получилось, что мы учились тому и так, как вынуждала эпоха. Были солидарны с Кубой и Чили. В том юном мире было ясно, что хорошо – что плохо. В восьмом, в ноябре, на всесоюзной линейке прощались с пятизвёздным генсеком, копейки свои собирая, чтобы уже в следующем мае кого-то из одноклассников провожать, пожимая руку, только что получавшую паспорт, на следующую ступень сделать неизбежный шаг, где уже не запрещается слушать "Kiss" и в клешах увеличить раструб. 21. Да, после восьмого часть нашего контингента собиралась уйти в нейтральные воды, чтобы, изредка навещая нас в качестве реагента, оставлять нам на пробу прихоти моды. Надев «бананы»6 или натянув мини-юбку, перекинуться в техникума проворную шлюпку, где курс почти самостоятельной жизни уже накатан. Именно тогда наш школьный корабль впервые был распечатан. Ноябрь сыпал манной небесной свои белые крохи, кто из нас знал тогда, стоя в актовом зале, что, обряженный в ордена и медали, мы провожали груз советской эпохи. 22. А через два смутных года уже и мы сами выходили из своей школьной бухты с наивно и широко распахнутыми парусами, или в стесненье и скованности дживан-мукты. Наблюдая, как одновременно и птица-тройка распряжённая (в те годы началась «Перестройка») вылетает на новый простор свободы нашим русским путём – через пни и колоды, но всё ж с энтузиазмом давно забытым прочь ото лжи, пропаганды, геноцида, ГУЛАГа, голода, пьянства, вымирания – к универмагам под завязку забитым… 23. Я поливал огурцы на колхозном поле, в люберецком совхозе с водой всё было в порядке. В свете летних каникул по собственной воле с восходом ездил на тракторе по разнарядке. Был сторожем ясель, плотником детского сада, по ночам с последствиями снегопада работал, закончив, читал "Manavadharmašastra", поглядывая, как там, за окном, поздняя астра… Клал асфальт. Работал осветителем сцены. Переписывал для военных сетей международные протоколы, собственный курс читал для спецшколы, разбив на катрены 24. циклы мировой художественной культуры, подработку перемежал со службой по распределенью в НИИ автоматической аппаратуры, с которой, не склонный трудиться по принужденью, без смысла, ушёл первым из группы по истечении года, когда в народе ещё существовала общая мода, в государстве бушевали взаимозачёты, в почёте были гипнотизёры и звездочёты, вдоль Тверской с ящиков торговали блошиным товаром, в Швейцарию гнали тоннами золото, прочие грузы, справедливо «прихватизируя» достоянье Союза фактически даром. 25. А мы как раз только вышли из дверей alma mater, где всё ещё сохранялся определённый регламент, настоящее не стелилось, как спокойный фарватер, в отличие от новых людей, предпочитавших «Парламент», мы пополамили любительские папиросы, вне житейских вопросов, далеко от Фороса, но то, что вокруг всё шаталось картонной кулисой, как будто в аквариуме кино для Алисы, не видеть было нельзя. И всё-таки, когда ту реальность нам хотели вернуть, а не эту, мы предпочли встретить их эстафету на Горбатом мосту. 26. Беспрерывные ре-формы без улучшения содержанья повышают степень приспособляемости растущего организма, сильно ускоряют процесс возмужанья, но, с другой стороны, такая харизма волей-неволей делает склонным к большим переменам, восточному синдрому, международным доменам, стихийному анархизму на фоне отсутствия государства, заполняющего явления социального карста ускорением выхода в новые люди. Но иностранные куры архитектуры не заменят. Не будет культуры – ничего не будет. 27. Словом, так случилось, что мы очутились тем социальным водоразделом, который вырос меж советским тылом и молодым прозападным новоделом. Мы были последними, кто прошёл все ступени советских значков, дипломов, удостоверений, и первыми, кто мог не хвалить свою кочку и получать в лучшем случае по 17 копеек за строчку. Ожидая, пока всех путч не хватит. Но какая у нас была альтернатива – тихая заводь где-нибудь в окрестностях Тель-Авива?.. Государство не платит, 28. вдруг все оказались, в общем-то, в равных – каждый с сертификатом в пустом кармане (наследники традиций недавних и славных, но не подтверждённых ни в Евангелии, ни в Коране) и такой свободой, которую получил, а не предпочёл, как с разницей между тем, что прошёл, и – прочёл. В прессе публиковались разъясненья, но в народе преобладают настроенья. Информацию используют слесари и министры даже в нужном месте в нужный момент по-разному, ни один социальный эксперимент не может быть чистым. 29. В 2000-ом нам исполнилось 33 года. И этот двойной барьер был судьбоносным. В Сети предрекали сбой программного кода. Демократия снова предстала, листком опросным прикрывшись, когда президент свой новогодний сюрприз преподнёс всем нам, но прогрессирующий криз тоже не лучшее время для гос. работы. Так что новый век набирал обороты, упав к нашим ногам, как carte blanche, с головы. И путь казался прямым и свободным вопреки локальным конфликтам, взрывам подводным, росту «ботвы». 30. И, словом, так получилось, что все переломы, на теле новейшей Российской истории отмеченные крестами, оказались нам близко и глубоко знакомы, точно совпав с нашими переходными возрастами. Принадлежа к так называемому «поколенью мустангов», по природе избегающих ранжиров и рангов, мы теперь оказались в центре жизни, что мы оставим после себя отчизне, как «наиболее активная часть населенья»? Но я эту чреду «улыбок бога», что Он нам дал, потакая хронологии, из виду бы не упускал. Вот такая апология поколенья. 31. Если закон и порядок становятся диктатурой, а свободой в стране мыслится воля, интеллигенция (q.v.7 EB8) – те, кто считает власть дурой, то кто виноват, что «така наша доля»? Если что делать конкретно постоянно не ясно, с какого-то момента это становится небезопасно, чтобы хотя бы внезапно не потерять саму эту нить, следует праведно жить. И если уж столько лет мы сидим на мели, вопрошая куда ж нам плыть у проходящих флотилий, быть может, не зря мы никогда не сходили с нашей земли? 32. То, что было нашей исконной верой, на глазах всего честного народа превратилось в руины иностранной химерой под легендой мира, хлеба, свободы. Фундаментальные основы культурного потенциала сожрали ценности III Интернационала. А через семьдесят лет уже новая рать опять повернула эти реки вспять. Так что я вижу теперь в доме родном? Ни одно государство за годы XX-го века не перевернулось, как у русского человека, дважды вверх дном. 33. Теперь, глядя в прозрачный, охваченный стужей оконный крест, я ясно вижу – жизнь сложилась. Позёмка кружит, пружинка упругая стрелку движет. Я благодарю Господа, предков, маму. Своему бедному дому, своему любимому храму в свете на моих глазах происходящей смены тысячелетий грею дыханием старые стены, соединяя в себе все поколения нашего рода, и, не размыкая губ, молю для Руси: «…мир народу у Господа испроси…», – в сиянии года. 2000-2010
|
Иванов-Снежко Д.П., 2012